Три жизни.

Третьего дня занимаясь возлияниями с приятелем, вслух вспомнил я эпизод  из замечательного советского фильма «Калина красная». Тот самый где герой Василия Макаровича Шукшина размышляет о том чтобы сделал он если б дадена ему была не одна а целых три жизни. Помнится одну жизнь даровал бы он таксисту, вторую просидел в тюрьме, а третью прожил бы так как сам того хотел.

Относительно первого пункта с приятелем мы во мнениях сошлись совершенно в один голос заявив что у таксиста треснет рожа если ему всякий клиент по жизни в качестве чаевых давать станет. Во втором пункте появились небольшие разногласия. Я заявил что неволя штука мало радостная, для того, чтобы отводить под нее цельную жизнь. Приятель же согласился со мной, но добавил, что пострадать за правду дело святое и привел в пример Нельсона Манделлу. Дойдя до третьего пункта, мы кардинально разошлись во мнениях. Не слушая друг друга, принялись бросаться предположениями, распаляясь все больше и больше. И неизвестно какой поножовщиной закончилась бы история, если бы не врожденная моя дипломатия.

- Давай зараз помолчим и выпьем, - заявил я голосом недопускающим возражений, - а потом по очереди выложим свои позиции.

- Хорошо, - быстро кивнул приятель, - только, чур, очередь первая моя будет.

- Не возражаю, - согласился я и разлил горючее по стаканам.

Ожидал я, что товарищ мой воспользовавшись моментом без суеты и бестолковой прыти примется в красках расписывать каждое пришествие, уделяя особенное внимание радужным подробностям. Однако нет. Будто опасаясь, что слова могут внезапно закончиться приятель  взялся хаотично выкрикивать свои предложения:

- Я думаю... да что тут думать... брать надо... брать и делать... эти как их там олигархи... они так вот все... и я так хочу... только не так... только чтоб вообще не работать... а так сидеть во дворце... три раза... три жизни...

Произнеся тираду, приятель даже вспотел, а я, подождав для приличия не последует ли продолжение, спросил спокойно:

- Все?

- Все, - кивнул приятель, - как тут может быть не все.

Набрав в грудь воздуха, и возведя глаза к потолку (так мне показалось, что заявление примет больший вес) я выдал:

- Это все глупость. Я бы распорядился своими жизнями совсем по-другому.

- Интересно как, - хмыкнул приятель, уверенный в том, что его расклад единственно верный.

- Первую жизнь я провел бы бомжем для того чтобы сполна познать нужду и лишения. Вторую жизнь я посвятил бы труду праведному. К земле интерес у меня невеликий, а потому сословию крестьянскому предпочел бы я рабочий класс. Выбрал бы предприятие и ворочал железяки от рассвета до заката.

Слушая мои заявления, приятель растерялся:

- Ты что говоришь-то, - подскочил на стуле он, чуть не опрокинув банку с огурцами, - ты в уме ли ясном или допился уж до колесиков.

- Я в уме, - успокоил я приятеля.

- Но тогда третье что там у тебя? – спросил он и впился в меня мутными гляделками, надеясь, что последним заявлением я реабилитируюсь.

Выдержав мхатовскую паузу, во время которой приятель почему-то принялся громко икать, я выдал:

- Третью свою жизнь я хотел бы быть спортсменом олимпийцем.

- Ну ты мудак, - затряс головой приятель, - у тебя все было а ты промотал совершенно бездарно. Бомж, фрезеровщик и прыгун в высоту. Как можно мечтать о подобном. Я не понимаю. Объясни, если в состоянии. Я разобраться хочу.

- Изволь, - ни мало не тушуясь, сказал я, - объясню. Я бомж. Ничего не имея за душой, даже малая благость в глазах моих умножаться станет многократно. Деликатесы в твоем дворце не будут иметь такого вкуса как булка с плавленым сырком выпрошенные у сердобольной торговки. Мягкие перины и воздушные одеяла не поднесут таких волшебных сновидений как трубы теплотрассы. Да и женщины станут падать к ногам твоим не из-за ума и веселого нрава, а лишь из-за богатства и роскоши.

- Пожалуй ты прав, - смиренно согласился приятель.

- Жизнь вторая, - продолжил я, стараясь не обращать внимания на замечание, - я рабочий человек. Положим тот же упомянутый тобой фрезеровщик. Сполна попробовав тягостей бродячего существования, малогабаритная хрущевка станет для меня кремлевскими апартаментами, а скромная зарплата обратится в сокровища Али-Бабы. В довесок ко всему сознание мое в прошлой жизни отягощенное паразитическим образом бытия сполна очистится праведным трудом на благо страны и народа.

- И это справедливо, - так же тихо согласился приятель, - но олимпийцем? Зачем тебе быть спортсменом олимпийцем?

- Все очень просто, - сказал я, - даже элементарно. Неизбалованный в прошлых своих проявлениях лучами славы в третьем пришествии я бы с головой окунулся в мир пышности  и позволил всякий шаг свой сопровождать фанфарам. Ведь даже ребенок знает о чести, коей покрывают себя в наши дни олимпийцы. Какое именитое купеческое собрание в почетных гостях не желало бы видеть бегуна марафонца. Закрытые дворянские балы в обход устоявшимся вековым традициям обязательно допускают к себе бобслеистов и метателей копья. Более того увенчанный с головы до ног титулами какой-нибудь граф или барон обязательно оскорбиться, если пришедший греко-римский борец не пригласит его дочку на пару другую кадрилей. И уж конечно лидер какой угодно мировой державы готов будет оказать самый высокий прием гребцу на каноэ. И это все...

- И это все, - перебил меня приятель, - помноженное на неприхотливость бомжа и чистую совесть рабочего человека превращается в... я даже не знаю во что. Есть ли вообще в мире такие благости чтобы с ними сравнить было можно предполагаемый результат. И я, конечно, беру свои ругательные слова обратно.

- Да брось, - махнул я рукой, - давай лучше выпьем.

- За спортсменов олимпийцев, - ни мало не задумываясь, выкрикнул тост приятель.

- Особенно за тех, кто в прошлых жизнях были бомжами и фрезеровщиками, - дополнил я, поднимая стакан.

- Стоя, - поднялся приятель.

- Не чокаясь, - сказал я и одним глотком опорожнил посуду.

Мы выпили, опустились на стулья и замолчали. Говорить после приведенного выше было не о чем, но вот подумать над тем, как именно заполучить для своего обихода три жизни стоило.

Действительно стоило.